Неточные совпадения
Потом сорóка бултыхнула вместе
с тележкою в яму, которою
начинался узкий переулок, весь стремившийся вниз и запруженный грязью; долго работала она там всеми силами и месила ногами, подстрекаемая и горбуном, и самим барином, и наконец втащила их в небольшой дворик, стоявший на косогоре
с двумя расцветшими яблонями пред стареньким домиком и садиком позади его, низеньким,
маленьким, состоявшим только из рябины, бузины и скрывавшейся во глубине ее деревянной будочки, крытой драньем,
с узеньким матовым окошечком.
— А пребываем здесь потому, ваше благородие, как, будучи объявлены беженцами, не имеем возможности двигаться. Конечно, уехать можно бы, но для того надобно получить заработанные нами деньги. Сюда нас доставили бесплатно, а дальше, от Риги,
начинается тайная торговля. За посадку в вагоны на Орел
с нас требуют полсотни. Деньги — не
малые, однако и пятак велик, ежели нет его.
Ее крупная фигура покачивалась, и как будто это она встряхивала сумрак. Самгин возвратился в зал, вспомнив, что тихий роман
с Никоновой
начался в такой же дождливый вечер; это воспоминание тотчас же вызвало у него какую-то торжественную грусть. В
маленькой комнате шлепались на пол мокрые тряпки, потом раздался возмущенный возглас...
И вот вскорости после полудня
началось нечто, сначала принимаемое входившими и выходившими лишь молча и про себя и даже
с видимою боязнью каждого сообщить кому-либо начинающуюся мысль свою, но к трем часам пополудни обнаружившееся уже столь ясно и неопровержимо, что известие о сем мигом облетело весь скит и всех богомольцев — посетителей скита, тотчас же проникло и в монастырь и повергло в удивление всех монастырских, а наконец, чрез самый
малый срок, достигло и города и взволновало в нем всех, и верующих и неверующих.
Из
маленьких ресторанов была интересна на Кузнецком мосту в подвале дома Тверского подворья «Венеция». Там в отдельном зальце
с запиравшеюся дверью собирались деды нашей революции. И удобнее места не было: в одиннадцать часов ресторан запирался, публика расходилась — и тут-то и
начинались дружеские беседы в этом небольшом
с завешенными окнами зале.
Началось оно
с того, что у некоторых чиновников, получающих даже очень
маленькое жалованье, стали появляться дорогие лисьи и собольи шубы, а в гиляцких юртах появилась русская водочная посуда; [Начальник Дуйского поста, майор Николаев, говорил одному корреспонденту в 1866 г.: — Летом я
с ними дела не имею, а зимой зачастую скупаю у них меха, и скупаю довольно выгодно; часто за бутылку водки или ковригу хлеба от них можно достать пару отличных соболей.
Путешествие наше близилось к концу. Сплошная тайга кончилась и
начались перелески, чередующиеся
с полянами.
С высоты птичьего полета граница тайги, по выходе в долину Амура, представляется в виде ажурных кружев. Чем ближе к горам, тем они казались плотнее, и чем ближе к Амуру, тем
меньше было древесной растительности и больше луговых пространств. Лес как-то разбился на отдельные куртины, отошедшие в стороны от Хунгари.
В этот сад выходили два окна залы (два другие окна этой комнаты выходили на берег речки, за которою кончался город и
начинался бесконечный заливной луг), да в этот же сад смотрели окна
маленькой гостиной
с стеклянною дверью и угловой комнаты, бывшей некогда спальнею смотрительши, а нынче будуаром, кабинетом и спальнею ее дочери.
Но
с третьего этажа
начался свет; у Наташиных дверей горел
маленький фонарь.
После часовой охоты все присели отдохнуть.
Началась проверка добычи и оценка достоинств стрелков. Сарматов убил
меньше всех, но божился, что в молодости убивал влет ласточек пулей. Майзель расхвалил Brunehaut, которая так и просилась снова в болото; генерал рассматривал
с сожалением убитых красивых птичек и удивлялся про себя, что люди могут находить приятного в этом избиении беззащитной и жалкой в своем бессилии пернатой твари.
А теперь все пойдут грустные, тяжелые воспоминания;
начнется повесть о моих черных днях. Вот отчего, может быть, перо мое начинает двигаться медленнее и как будто отказывается писать далее. Вот отчего, может быть, я
с таким увлечением и
с такою любовью переходила в памяти моей малейшие подробности моего
маленького житья-бытья в счастливые дни мои. Эти дни были так недолги; их сменило горе, черное горе, которое бог один знает когда кончится.
Он и скрылся, а я проснулся и про все это позабыл и не чаю того, что все эти погибели сейчас по ряду и
начнутся. Но только через некоторое время поехали мы
с графом и
с графинею в Воронеж, — к новоявленным мощам
маленькую графиньку косолапую на исцеление туда везли, и остановились в Елецком уезде, в селе Крутом лошадей кормить, я и опять под колодой уснул, и вижу — опять идет тот монашек, которого я решил, и говорит...
И вот огромная, интересная газета вышла 28 апреля 1899 года, когда кипела подготовка к Пушкинским торжествам в Москве, где уже
с 26 апреля
начались в
Малом театре пушкинские спектакли и заседания в ученых обществах.
Около нее вертелись бессменно Петр Степанович, состоявший на побегушках
маленький чиновник Лямшин, в оно время посещавший Степана Трофимовича и вдруг попавший в милость в губернаторском доме за игру на фортепиано; отчасти Липутин, которого Юлия Михайловна прочила в редакторы будущей независимой губернской газеты; несколько дам и девиц и, наконец, даже Кармазинов, который хоть и не вертелся, но вслух и
с довольным видом объявил, что приятно изумит всех, когда
начнется кадриль литературы.
Бедный
малый, выпив свою крышку вина, действительно тотчас же сделался болен;
с ним
началась рвота
с кровью, и его отвезли в госпиталь почти бесчувственного.
Наконец приехали к Грушиной. Грушина жила в собственном домике, довольно неряшливо,
с тремя
малыми своими ребятишками, обтрепанными, грязными, глупыми и злыми, как ошпаренные собачонки. Откровенный разговор только теперь
начался.
У постоялки только что
начался урок, но дети выбежали на двор и закружились в пыли вместе со стружками и опавшим листом;
маленькая, белая как пушинка, Люба, придерживая платье сжатыми коленями, хлопала в ладоши, глядя, как бесятся Боря и толстый Хряпов: схватившись за руки, они во всю силу топали ногами о землю и, красные
с натуги, орали в лицо друг другу...
Говоря откровенно, девушки были очень недурны и дурачились так мило, точно разыгравшиеся котята. Мы танцевали кадриль, польки, вальсы — вообще развеселились. Потом
начались святочные игры, пение, все те
маленькие глупости, которые проделываются молодежью
с таким усердием. Пепко проявлял все свои таланты, и наши дамы хохотали над ним до слез. Он сам вошел в свою роль и тоже хохотал.
«Черт знает, чего этот человек так нахально лезет ко мне в дружбу?» — подумал я и только что хотел привстать
с кровати, как вдруг двери моей комнаты распахнулись, и в них предстал сам капитан Постельников. Он нес большой крендель, а на кренделе
маленькую вербочку. Это было продолжение подарков на мое новоселье, и
с этих пор для меня
началась новая жизнь, и далеко не похвальная.
Маркушка точно ожил
с открытием прииска на Смородинке. Кашель
меньше мучил его по ночам, и даже отек начинал сходить, а на лице он почти совсем опал, оставив мешки сухой лоснившейся кожи. Только одно продолжало мучить Маркушку: он никак не мог подняться
с своей постели, потому что сейчас же
начиналась ломота в пояснице и в ногах. Болезнь крепко держала его на одном месте.
После завтрака Петр Платонович проводил меня до подъезда Кружка.
С этого дня
началась наша дружба, скоро, впрочем, кончившаяся, так как я на Пасхе уехал на много лет в провинцию, ни разу не побывавши в этот сезон в
Малом, потому что был занят все спектакли, а постом
Малый театр закрывался.
Далее затем в голове князя
начались противоречия этим его мыслям: «Конечно, для удовлетворения своего патриотического чувства, — обсуживал он вопрос
с другой стороны, — Елене нужны были пятнадцать тысяч, которые она могла взять только у князя, и неужели же она не стоила подобного
маленького подарка от него, а получив этот подарок, она могла располагать им, как ей угодно?..
Все эти подозрения и намеки, высказанные
маленьким обществом Григоровых барону, имели некоторое основание в действительности: у него в самом деле кое-что
начиналось с Анной Юрьевной; после того неприятного ужина в Немецком клубе барон дал себе слово не ухаживать больше за княгиней; он так же хорошо, как и она, понял, что князь начудил все из ревности, а потому подвергать себя по этому поводу новым неприятностям барон вовсе не желал, тем более, что черт знает из-за чего и переносить все это было, так как он далеко не был уверен, что когда-нибудь увенчаются успехом его искания перед княгиней; но в то же время переменить
с ней сразу тактику и начать обращаться холодно и церемонно барону не хотелось, потому что это прямо значило показать себя в глазах ее трусом, чего он тоже не желал.
С ранней весны у отца
начиналась работа в
маленькой тепличке; потом шли приготовления парников и приготовление большого огорода.
Повеселившись, все уселись за стол, и
начался уже настоящий пир. Обед прошел, как на настоящих именинах, хотя дело и не обошлось без
маленьких недоразумений. Медведь по ошибке чуть не съел Зайчика вместо котлетки; Волчок чуть не подрался
с Цыганом из-за Ложечки — последний хотел ее украсть и уже спрятал было к себе в карман. Петр Иваныч, известный забияка, успел поссориться
с женой и поссорился из-за пустяков.
На самом краю сего оврага снова
начинается едва приметная дорожка, будто выходящая из земли; она ведет между кустов вдоль по берегу рытвины и наконец, сделав еще несколько извилин, исчезает в глубокой яме, как уж в своей норе; но тут открывается
маленькая поляна, уставленная несколькими высокими дубами; посередине в возвышаются три кургана, образующие правильный треугольник; покрытые дерном и сухими листьями они похожи
с первого взгляда на могилы каких-нибудь древних татарских князей или наездников, но, взойдя в середину между них, мнение наблюдателя переменяется при виде отверстий, ведущих под каждый курган, который служит как бы сводом для темной подземной галлереи; отверстия так малы, что едва на коленах может вползти человек, ко когда сделаешь так несколько шагов, то пещера начинает расширяться всё более и более, и наконец три человека могут идти рядом без труда, не задевая почти локтем до стены; все три хода ведут, по-видимому, в разные стороны, сначала довольно круто спускаясь вниз, потом по горизонтальной линии, но галлерея, обращенная к оврагу, имеет особенное устройство: несколько сажен она идет отлогим скатом, потом вдруг поворачивает направо, и горе любопытному, который неосторожно пустится по этому новому направлению; она оканчивается обрывом или, лучше сказать, поворачивает вертикально вниз: должно надеяться на твердость ног своих, чтоб спрыгнуть туда; как ни говори, две сажени не шутка; но тут оканчиваются все искусственные препятствия; она идет назад, параллельно верхней своей части, и в одной
с нею вертикальной плоскости, потом склоняется налево и впадает в широкую круглую залу, куда также примыкают две другие; эта зала устлана камнями, имеет в стенах своих четыре впадины в виде нишей (niches); посередине один четвероугольный столб поддерживает глиняный свод ее, довольно искусно образованный; возле столба заметна яма, быть может, служившая некогда вместо печи несчастным изгнанникам, которых судьба заставляла скрываться в сих подземных переходах; среди глубокого безмолвия этой залы слышно иногда журчание воды: то светлый, холодный, но
маленький ключ, который, выходя из отверстия, сделанного, вероятно,
с намерением, в стене, пробирается вдоль по ней и наконец, скрываясь в другом отверстии, обложенном камнями, исчезает; немолчный ропот беспокойных струй оживляет это мрачное жилище ночи...
Сначала явится разбитной
малый из местных культурных людей и даст рупиям приличествующее назначение; потом
начнется по этому случаю судоговорение, и в Рязань прибудет адвокат и проклянет час своего рождения, доказывая, что назначение рупиям дано вполне правильное и согласное
с волей самого истца; и, наконец, Якуб-хану, в знак окончательного гостеприимства, будет дозволено переехать в Петербург, где он и поступит в ресторан Бореля в качестве служителя…
И чем дальше от детства, чем ближе к настоящему, тем ничтожнее и сомнительнее были радости.
Начиналось это
с Правоведения. Там было еще кое-что истинно хорошее: там было веселье, там была дружба, там были надежды. Но в высших классах уже были реже эти хорошие минуты. Потом, во время первой службы у губернатора, опять появились хорошие минуты: это были воспоминания о любви к женщине. Потом всё это смешалось, и еще
меньше стало хорошего. Далее еще
меньше хорошего и что дальше, то
меньше.
Однажды
с небольшого берегового мыса мы увидели среди этих тихо передвигавшихся ледяных масс какой-то черный предмет, ясно выделявшийся на бело-желтом фоне. В пустынных местах все привлекает внимание, и среди нашего
маленького каравана
начались разговоры и догадки.
С половины лета
начались сборы; старики не умели понять, что в Москве нужно только побольше денег и как можно
меньше народу. Они нагрузились всякою всячиною, набрали кучу ненужных вещей, запасов и людей; разумеется, за все это они дорого поплатились.
Пока продолжались искус, учение, работа — все шло хорошо, но,
с принятием его в братство Иисуса, старый враг — скептицизм снова проснулся: чем больше он смотрел из-за кулис на великолепную и таинственную обстановку католицизма, тем
меньше он находил веры, и новый ряд мучительных страданий
начался для него.
Эта тонкая, красивая, неизменно строгая девушка
с маленьким, изящно очерченным ртом всякий раз, когда
начинался деловой разговор, говорила мне сухо...
«Но чем же, говорит, граф нездоров; супруга ваша мне
с большим горем рассказывала, что у него даже
маленькое мозговое расстройство
начинается!» Я пожал плечами.
— И игра есть порядочная, — рассказывал он: — Лухнов, приезжий, играет,
с деньгами, и Ильин, что в 8-м нумере стоит, уланский корнет, тоже много проигрывает. У него уже
началось. Каждый вечер играют, и какой
малый чудесный, я вам скажу, граф, Ильин этот: вот уж не скупой — последнюю рубашку отдаст.
— Давно или нет, я уж не знаю-с, а только был, сударь, у меня дед, помер он на сто седьмом году, я еще тогда был почти
малый ребенок; однакоже помню, как он рассказывал, что еще при Петре-государе первые ходоки отседова пошли: вот когда еще это
началось!
Таково веселье на братчинах спокон веку водилось… «Как все на пиру напивалися, как все на пиру наедалися, и все на пиру пьяны-веселы, все на пиру порасхвастаются, который хвастает добрым конем, который хвастает золотой казной, разумный хвалится отцом
с матерью, а безумный похвастает молодой женой… А и будет день ко вечеру, от
малого до старого начинают робята боротися, а в ином кругу на кулачки битися… От тоя борьбы от ребячия, от того боя кулачного
начинается драка великая» [Былина о Ваське Буслаеве.].
Возразили еще по разу
с обеих сторон, а потом уж вмешались все, и старый и
малый, ибо речь
началась вдруг о таком дивном и странном предмете, что решительно не знали, как это все выразить.
Началось у нас, конечно,
с того, что я поддерживал ее
маленькую ножку в то время, когда она садилась на седло, держал для нее баллоны и ленты, передавал ей букеты и подарки. Потом, как-то раз перед ее выходом, когда она, кутаясь в длинный белый бурнус, выглядывала из-за портьеры на манеж, мы
с ней объяснились. Оказалось, что она давно уже меня полюбила.
Толстое дерево
началось с тонкого прута. Девятиэтажная башня
началась с кладки
малых кирпичей. Путешествие в тысячу верст
начинается с одного шага. Будьте внимательны к своим мыслям, — они начало поступков.
Гимназист VII класса Егор Зиберов милостиво подает Пете Удодову руку. Петя, двенадцатилетний мальчуган в сером костюмчике, пухлый и краснощекий,
с маленьким лбом и щетинистыми волосами, расшаркивается и лезет в шкап за тетрадками. Занятие
начинается.
К вечеру эскадра стала на якорь, и на следующее утро
началась перевозка десанта. В течение дня все войска были свезены, и часа в четыре отряд, наконец, двинулся к назначенному месту, отстоявшему верстах в пятнадцати от пункта высадки. Дорога была неважная, и Ашанин порядочно-таки устал, шагая вместе
с другими. Лошадей ни у кого не было. Только начальник отряда, полковник de Palanca, ехал впереди на
маленьком конике, остальные офицеры шли пешком.
— Врать, что ли, я стану тебе?.. Вчера
начались продажи
малыми партиями. Седов продал тысячи полторы, Сусалин тысячу. Брали по два по шести гривен, сроки двенадцать месяцев, уплата на предбудущей Макарьевской… За наличные — гривна скидки. Только мало наличных-то предвидится… Разве Орошин вздумает скупать. Только ежели
с ним захочешь дело вести, так гляди в оба, а ухо держи востро.
Приходилось долгожданные Вальдегановские щетки бросить и ждать всего от времени, но тем часом
начиналось дело о дуэли, затянувшееся за отсутствием прикосновенных лиц, и произошло
маленькое qui pro quo, [Недоразумение (лат.).] вследствие которого Глафира настойчиво требовала, чтобы Жозеф повидался
с сестрой, и как это ни тяжело, а постарался привести, при ее посредстве, Подозерова к соглашению не раздувать дуэльной истории возведением больших обвинений на Горданова, потому что иначе и тот
с своей стороны поведет кляузу.
И в
маленьком обществе
начался весьма понятный при подобном случае разговор, в котором припоминались разные выходки, безнаказанно сошедшие
с рук Горданову.
— Дойдем и до Марии. Как ты волнуешься, однако, у тебя даже ногти посинели. Может быть, дать вина? Ну, не надо, терпи. Я продолжаю. Когда у тебя
началось с Марией… конечно, при моем
маленьком содействии, я окончательно поверил, что ты…
Теперь каждому шагу тевтонского нашествия предшествовали кровопролитные бои
с доблестным бельгийским войском.
С оружием в руках встречали они насильников.
Началась неравная борьба:
маленький бельгийский народ, заливая свои мирные поля кровью, всячески старался приостановить дерзкий наплыв огромной тевтонской орды.
Театр он любил и считал себя самым авторитетным носителем традиций
Малого театра, но
Малого театра мочаловско-щепкинской эпохи, а не той, которая
началась с нарождением новой генерации исполнителей, нашедших в Островском своего автора, то есть Садовских, Васильевых, Косицких, Полтавцевых.
Скоро выпили оба кувшина,
малый опять побежал
с пустыми кувшинами в Хмелевую, а мы пошли ужинать в сторожку. В голове шумело, как на мельнице, но я все-таки соображал, что пьянство
начинается серьезное.
На одной из таких дорог, шедшей от реки Фонтанки мимо леса, где уже кончалось Московское предместье и
начиналось Лифляндское, в описываемое нами время очень мало заселенное и представлявшее из себя редкие группы хибарок, хижин и избушек, стоял сколоченный из досок балаган
с двумя
маленькими оконцами по фасаду и дверью посреди них, над которой была воткнута покрытая снегом елка.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся
маленький Наполеон
с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и
начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеонова, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.